Анастасия Баталова - Исполнитель желаний [СИ]
Кирочка внезапно посерьезнела.
— Что же такое случилось с Лоренцом? Он ведь был вроде неплохим парнем…
— Он несчастлив.
— Почему? Я слышала, что у него жена. Ребенок… И квартиру они купили…
— Женился он по залету.
— И в этом вся причина?
Саш пожал плечами.
— Я не уверен. Но сам он говорит именно так…
— А жена его? Бедняжка! Она тоже несчастлива?
— Отнюдь. Она из тех женщин, которым жизненно необходимо о ком-то заботиться. Без этого они чувствуют себя бесполезными. Для них это единственных способ самореализации. А Лоренц ей идеально подходит. Ведь он просто молча принимает эту заботу и продолжает тихонько страдать, считая себя жертвой обстоятельств.
— Ты полагаешь в любых обстоятельствах можно быть счастливым? — спросила Кирочка.
Саш тихо рассмеялся:
— Это философский вопрос. Я отвечу на него небольшой притчей о человеке который не любил кошек. Он их просто ненавидел. А его жена, напротив, мечтала завести кота. И каждый вечер, возвращаясь в метро с работы, этот человек представлял себе, что дома его ждёт следующая картина: жена принесла-таки домой кота и, более того, этот кот успел уже нагадить где-нибудь в квартире… Всю дорогу, пока он ехал домой, он представлял себе, что под дверью его ждёт аккуратненькая кучка… И когда этот человек, оканчивая свой долгий путь, взволнованно открывал дверь ключом, замирал, принюхивался и понимал наконец, что в его жизни пока не появилось ни кота, ни кошачьего дерьма… он испытывал прилив такого невероятного, такого исступлённого счастья, что едва не падал замертво на пороге своей квартиры…
Кирочка рассмеялась.
— Я считаю, — продолжал Саш, — что счастье — внутреннее состояние, которое кто угодно может у себя вызвать, причём в любое время, когда захочет. Достаточно просто однажды в это поверить.
Улица вела их к Заливу. Кирочке поневоле вспоминалось всё то, что говорила ей на собеседовании о семейной жизни Айна Мерроуз.
— А ты женат?
Снова взлетели две диковинные чёрные бабочки — Саш взглянул на неё.
— Нет.
Им обоим было странно легко и отчего-то немного грустно. То тайное, что существовало между ними всегда, стало теперь совсем явным. Но оно и обесценилось. Как-то вдруг. Именно потому, что прояснилось. Заходящее солнце делало небо золотистым, словно пузырек шампанского. А Кирочка и Саш были внутри этого пузырька, и сами себе казались они случайными, прозрачными, невесомыми.
Залив становился всё ближе, оттуда тянуло уже прохладной свежестью. Они остановились возле самого гранитного спуска к воде. Несколько десятков ступеней вели вниз, на широкую каменную площадку, омываемую заливом: волны иногда взбирались на неё и катились далеко по гладким плитам. Кирочка вспомнила, что когда-то они так же стояли с Микой Орели, только ниже, у самой воды, и не именно в этом месте, а немного дальше по побережью на запад; она взглянула в ту сторону — теперь там разливался закат — солнца уже не было, и на небе, светлом, бледно-зеленом, потухали его последние розовые и красные лучи. Кирочка узнала четкий силуэт многоэтажного здания со шпилем. Гостиницу «Прибрежная».
Саш Астерс смотрел на кружевную кромку волны, медленно подбиравшейся к безукоризненно блестящему, острому носу его ботинка, и думал о том, что неудобно припарковал машину, но сегодня точно уже не сможет сесть за руль…
— У меня ноги замерзли… — Кирочка внезапно очнулась от восхитительного золотого сна и обнаружила, что стоит босиком на холодном и влажном камне.
— Давай поймаем такси. Я отвезу тебя домой, уже довольно поздно…
Саш сделал шаг по направлению к ней. В этот момент налетел ветерок, и с плеч Кирочки вспорхнул легчайший синий шарф. Тонкий как лезвие, он расправился в воздухе и некоторое время парил над волнами словно облачко прозрачного дыма, а потом упал в воду.
— Ой… — сказала Кирочка.
Саш смотрел на её голые плечи, в вырез вечернего платья — туда, волнистая кромка тёмно-синего кружева встречалась со сливочной белизной приподнятой корсетом Кирочкиной груди… Она повернулась и пошла вверх по лестнице, придерживая юбку. Лопатки двигались под светлой кожей. И Сашу захотелось вдруг приложить губы между ними, провести кончиком пальца словно кистью по позвоночнику вниз до того места, откуда начинается платье… Он встряхнул головой. Это шампанское. Кирочка оглянулась.
— Идём?
Саш стоял неподвижно, и в его глазах было нечто такое, что заставило и Кирочку замереть тоже. В пол-оборота. На лестнице. Лишь легкое дуновение шевельнуло тонкую прядь волос упавшую ей на шею.
Саш не торопясь начал подниматься по ступенькам.
В такси молчали. Лишь перед самым прощанием, распахнув перед Кирочкой дверцу машины, Саш спросил:
— Могу я тебе позвонить?
Успевший немного остыть асфальт коснулся её ступней.
— Нет, — ответила Кирочка.
Ночи как таковой не было, но ей всё равно стало вдруг ясно, что больше видеться с этим мужчиной нельзя… Правило как будто было уже нарушено… Когда Кирочка стала подниматься по лестнице и обернулась, встретив взгляд всё ещё стоящего у воды Саша, её накрыло странное отчётливое почти жуткое ощущение абсолютной осмысленности бытия, как раз в тот момент, когда она остановилась на ступеньках, а он смотрел ей вслед, на её спину, лопатки; у Кирочки мелькнула вздорная мысль, что Вселенная, возможно, создала сама себя именно ради таких моментов — чтобы мужчина и женщина замирали, глядя друг другу в глаза, останавливая время, обесценивая глубиной своего мгновенного слияния пространство, в котором тела их существуют отдельно…
Выскочив из машины, она не оглянулась. На цыпочках побежала к подъезду. Кирочка знала, что Саш Астерс и сейчас смотрит на неё из-за опущенного стекла; это знание было приятным настолько, что по её позвоночнику легко и весело пробежала стайка мурашек… В эти секунды на свет родилось столько невнятных несбыточных желаний! Они взлетели, словно маленькие прозрачные мотыльки, закружились над стройным силуэтом босой женщины в тёмно-синем вечернем платье, над такси с приоткрытой дверцей, над тёмной сочной листвой деревьев…
4Билл толкнул дверь и вышел из офиса кредитной организации, где работали знакомые ведьмы, на гладкий тротуар Улицы Банков. Дул ветер, и он накинул пиджак. День стоял пасмурный, но сухой. Билл взглянул на часы и быстро зашагал вдоль по улице. Его всегда раздражало отсутствие в этом районе Города места, где можно нормально перекусить, здесь не только не было приличного ресторана или хотя бы уютного кафетерия, нигде не торчало даже ни единого киоска с шаурмой и сомнительными пирожками. Одни только офисы банков — крупных и мелких, коммерческих и государственных, популярных и не очень… Поэтому обычно Билл, если случались дела на Улице Банков, в обеденное время ходил на Фруктовый Рынок, что находился в двадцати минутах скорой ходьбы от этого голодного квартала капиталов; там он покупал себе бутыль мутного свежевыжатого сока, несколько круглых зерновых хлебцев и кулек королевских фиников. Ими торговала слабенькая пожилая ведьма с повязкой на глазу, она всегда бывала очень рада Биллу, обращалась к нему «красавчик», выбирала для него самые крупные финики, чёрные, лоснящиеся от сладкого сока. Билл благодарил её улыбкой, и улыбка эта, дружелюбная и в меру кокетливая, с лихвой окупала все ведьмины хлопоты.
Сегодня он тоже отправился на Фруктовый Рынок, который был не только самым большим и разнообразным в Городе, но и самым дешевым. Потому среди его пестрых плащевых палаток постоянно толпился разномастный народ: любой, от распоследнего бедняка, обитающего на заброшенной верфи у Залива, до успешного служащего с Улицы Банков мог найти там что-нибудь для себя. Войдя в ворота, Билл влился в один из людских потоков, которых на рынке существовало великое множество, как течений в океане. Двигаться же по собственной траектории, вне этих потоков, здесь было весьма проблематично. Пробираясь вдоль ряда палаток с аккуратно разложенными крупными и невероятно красивыми овощами и фруктами, которые никогда не продавали с витрины, Билл заметил в глубине одной из них удивительно знакомое женское лицо. Вырвавшись из потока, он приблизился к палатке. «Господи, неужели это она!?»
За прилавком, на котором были выстроены безупречно правильные пирамиды из одинаково глянцевых и круглых яблок, томатов и апельсинов, заложив руки за спину стояла Магдалена. Она осталась почти такой же, как в тот день, когда он видел её в последний раз, и хотя годы шли, она всё ещё походила на девочку. Но это было очень грустное сходство, потому что на лбу и переносице у «девочки» появились теперь мелкие морщинки, а во всем лице её проявилось выражение вечной усталости женщины, задавленной бытом, которой совершенно неоткуда ждать подмоги. На ресницах у Магдалены как и прежде комочками трогательно и жалко лежала тушь. Волосы, крашенные в жёлтый, жесткие точно зубная щетка были убраны простой резинкой в пучок на затылке.
